30 декабря 2012 года не стало Владимира Александровича Кашковского. Мы были знакомы с ним более четырех лет и, хотя и ни разу не встречались лично,  за это время он стал для меня близким и незаменимым человеком. Последнее письмо от него пришло 29 декабря, за сутки до того, как отказало его доброе и отзывчивое сердце. Несмотря на то, что Владимир Александрович годился мне в отцы, в общении с ним я практически не чувствовал этой разницы в возрасте. Как то незаметно он стал мне не только интересным собеседником но и другом. В то же время я чувствовал, что общение с ним мне стало заменять общение с ушедшим в иной мир отцом. Наверное так могут общаться только родственные души.

Как то в одном из писем он заметил, что у нас с ним много общего. Мы оба родились на Тамбовщине, оба значительную часть сознательной жизни провели на Дальнем Востоке. Общими у нас были и увлечения изучением  родословной и дачей. Мы делились успехами и неудачами, обсуждали проблемы и различные вопросы. Я всегда с нетерпением ждал его умных, добрых и внимательных писем, которых он больше уже никогда мне не напишет.

Я знал, что он работал над книгой, в которой собирался описать историю жизни своего отца, деда и прадеда а также события, которые происходили с ними во второй половине XIX – начале XX веков. Уже была практически готова его рукопись, о крестьянском восстании написанная по воспоминаниям и рассказам его деда Антона Степановича.

В связи с этим, он в середине декабря этого года написал мне, что в истории жизни его прадеда недостает последнего звена – информации о том, когда прадед умер. На что я ему ответил, что смерть в отличие от рождения и брака не поддается никакой логике и расчету, что она всегда нелогична.  Как в воду глядел…

К новому 2013 году Владимир Александрович прислал мне роскошный подарок – бутылку дорого французского коньяка. В своем письме, поблагодарив его за подарок, я пообещал, что обязательно опробую его в Новогоднюю ночь, а одним из тостов непременно будет тост за его здоровье и его супруги… Но судьба распорядилась иначе. Вышло как в послевоенной песне: «хотел я выпить за здоровье, а пить пришлось за упокой…».

И уходит душа к большинству.
Там хороших людей уже больше, чем здесь.
Прихватило морозцем сухую траву.
Даждь нам, Господи, хлеба и памяти днесь.

Я отрежу ломоть и накрою стакан,
И на хлеб положу первогодок-чеснок.
Да пребудет со мной твой веселый талант,
Жив покуда, глаза обращать на восток

И не путать с землей ошалевшую грязь,
Не просить, не бояться, но верить и знать,
Что наступит пора и уйду, помолясь,
Я из этой в иную - твою благодать.

Первый снег на могилу постелет пушок
И потянется к небу прозрачно душа.
Ты свободен теперь.
Что же, на посошок.
Я тебя догоню.
… Как горчит черемша.